"Если казнишь меня, да будет воля Твоя". Как жизнь расстрелянного священника стала житием
Священный Синод РПЦ включил имя священника Михаила Красноцветова в Собор новомучеников и исповедников Церкви Русской. Если когда-нибудь удастся отыскать останки расстрелянного в 1937 году отца шестерых детей, они будут считаться святыми мощами. Но надежды на это мало: Михаил Красноцветов покоится в общей могиле, как и тысячи других безвинных жертв Большого террора.
"Казалось, наступает конец мира"
Михаил Григорьевич Красноцветов родился в 1885 году в Калуге, в семье диакона из священнической династии Красноцветовых, берущей начало в XVIII веке. Окончив Калужское духовное училище, пошел по стопам отца и поступил в семинарию, но после первого класса неожиданно для родителей решил сменить поприще и получить светское образование. Проучившись четыре года в мужской гимназии Франца Креймана в Москве, Михаил Красноцветов поступил на юридический факультет Императорского Московского университета.
– Еще будучи студентом, прадедушка познакомился с моей прабабушкой Марией Николаевной из глубоко верующей семьи столбовых дворян Давыдовых. Она получила классическое для своего положения образование, воспитывалась в Пансионе благородных девиц. Окончив музыкальное училище, преподавала музыку и пение в сиротском приюте братьев Бахрушиных. Мария Николаевна организовала там детский церковный хор мальчиков, давала благотворительные концерты, – рассказывает Мария Каменяка, правнучка Михаила Красноцветова.
– В семье не сохранилось подробностей о том, когда и где прабабушка познакомилась с будущим мужем. Известно лишь, что Михаил Григорьевич ухаживал очень настойчиво. Родители Марии Николаевны поначалу выступали против этого союза – их смущала разница в общественном положении жениха и невесты: прадед был из духовного сословия, хоть и принадлежал по матери к дворянскому роду Радищевых. К тому же Михаил Григорьевич в те годы слыл вольнодумцем: в духе революционных веяний того времени принимал участие в студенческих волнениях, у него даже след от казачьей нагайки остался на всю жизнь. А Мария Николаевна была очень религиозна, с увлечением читала духовную литературу. Несмотря на такую разницу во взглядах, молодые люди горячо полюбили друг друга, и им все же удалось получить благословение на брак. 29 апреля 1907 года состоялась скромная свадьба. Как рассказывала прабабушка, когда родители Марии Николаевны лучше узнали ее избранника, он стал их любимым зятем.
Михаил Красноцветов (в центре фото, в головном уборе) с матерью, братьями и сестрой, 1906 год
Не окончив полного курса, Михаил Красноцветов покинул университет, поскольку теперь на него легли заботы по содержанию семьи. Родилась дочка Галина. Но еще в младенчестве девочка выпала из кроватки, получила травму головы и умерла. Горе родителей помогло утешить лишь появление в 1908 году второго ребенка, сына Гриши. Позднее у пары родилось еще четверо детей – двое сыновей и две дочери.
До революции Михаил работал сельским учителем, страховым агентом, при правительстве Керенского был избран мировым судьей, а после Октябрьской революции оставлен народным судьей, семья жила во Владимирской губернии.
Михаил с супругой Марией, 1907 год
"Заканчивался второй год так называемой пролетарской революции, – писал годы спустя в своих воспоминаниях священник Владимир Красноцветов, сын Михаила и Марии. – Отец работал мировым судьей. Свирепствовал голод, падали нравственные устои, процветала коррупция. Отец старался жить честно и гнал в шею всех взяткодателей, чем вызывал недовольство у сослуживцев. На него строчили доносы, клеветали, а иногда даже угрожали физической расправой. Все прежние ценности и устои разрушались до основания, и, действительно, кто был никем, тот, ослепленный властью, уничтожал все: отечественную культуру, храмы, веру. Казалось, что наступает конец мира. Все чаще стали появляться мысли о бегстве, как можно дальше от центра, в самую глушь, где, может быть, люди живут по-старому, в страхе Божием..."
В эпицентре крестьянского восстания
В 1920 году Михаилу Красноцветову удалось получить место народного судьи в селе Кротово Тобольской губернии. Там семья с пятью детьми надеялась скрыться от "разнузданных, безобразных толп", которые, как писала Мария Красноцветова, "носились по улицам, призывая к убийствам и разрушению".
Из воспоминаний М.Н. Красноцветовой:
"Когда родился Володя, голод все усиливался. Мы решили ехать в Сибирь, где, слышно было, люди еще не умирают от голода, где еще ели чистый хлеб, без примесей. Решились. Едем. … Ужасная дорога в товарном вагоне продолжалась полтора месяца. Вспоминать страшно! И сейчас тоской сжимается сердце: у нас ведь было пять человек детей. Самому старшему, Грише, одиннадцать лет, последнему, Володе, только годик. … Устали, измучились, впереди полная, грозная неизвестность. Ужасные слухи о реквизиции хлеба и скота...Мы едем, может быть, опять голодать, теперь уже в чужом месте, где ни единой души знакомой, не говорю – любящей. Сердце замирало от страха, от тяжелых предчувствий".
До села Кротова от железнодорожной станции нужно было добираться еще 60 верст на лошадях. Однако даже такая глушь не стала убежищем от бушевавшей вокруг Гражданской войны. "По всей стране лилась кровь, – вспоминал Владимир Красноцветов. – Кругом разруха, голод, люди изнемогали от страха и бесправия, не понимая, кто за кого, кто прав, кто виноват, и скрывались от шальных пуль в подпольях. Так жила и наша семья. При звуках беспорядочной стрельбы спасались в подвале. Вначале бросали туда подушки, затем нас, малышей, следом спускались взрослые".
Семья Михаила Красноцветова, 1918 год
Вокруг царила разруха. Приступить к работе оказалось невозможно – контора народного судьи была разгромлена, документы уничтожены. Никакого жалованья не было. Чтобы не умереть с голоду, Красноцветовым пришлось выменивать на продукты привезенные с собой вещи. А вскоре положение стало еще хуже: в 1921 году Кротово, как и весь север Ишимского уезда, оказалось охвачено крестьянским восстанием. Красноцветовы оказались в самом центре кровавой бойни.
Из воспоминаний М.Н. Красноцветовой:
"В то время была очередная продразверстка, опять забирали у людей так называемые "излишки". Наконец, народ возмутился отнятием последнего мешка хлеба, и началось ужасное восстание. Мужики пошли воевать – трудно передать этот ужас. Не щадили и не разбирали ничего. Советский служащий – значит, враг. В селе, где мы жили, перебили всех служащих в сельсовете и всех учителей. Арестовали и моего мужа. ... Всю ночь я мучалась – бросалась от окна к окну, к иконам и снова к окну. Утром смотрю – идет муж и Гриша с ним. Я в своем отчаянии не заметила, как ушел сын. А он, оказывается, прибежал в сельсовет и закричал: "Папа мой не коммунист, отпустите его!". В то время там находился наш сосед Семченко, которому муж дал какой-то юридический совет, который ему очень помог. Этот сосед подтвердил слова Гриши, сказав: "Ребята, он не коммунист, у него икон полон угол". Мужики послушали его и отпустили мужа. Разве это не чудо Божие? Ведь они убивали всех, кто казался им "советским", и вдруг прислушались к голосу ребенка и одного простого мужика. … Скоро началось настоящее междоусобие – приехали красные "усмирители", кровь полилась рекой. Жили все время под страхом смерти от рук не одних, так других..."
– Когда шло очередное сражение за Кротово, прабабушка и прадедушка вместе с детьми прятались в подвале дома, в котором арендовали две комнатки. Всю ночь молились под звуки выстрелов, – рассказывает Мария Каменяка. – К утру, когда выстрелы стихли, они услышали, как отворилась входная дверь и кто-то сказал: "Эй вы, крысы, вылезайте!" Пришлось выходить. Солдат с окровавленной саблей в руках приказал поставить самовар, а следом в дом ввалилась целая толпа вооруженных людей. Сели пить чай. Больше всего прабабушка боялась, что солдаты озвереют при виде взрослого мужчины, способного держать в руках оружие. Но, к счастью, их заинтересовало пианино, которое прабабушка привезла с собой в надежде давать уроки. Они расспросили, что это за штука, и велели показать, как на ней играть. "Пришлось "показывать". Как я играла – сама не знаю, – вспоминала прабабушка.
– Одна мысль стучала в висках – как-то отвлечь их внимание от мужа, хоть чем-то занять. Играю им военный марш и объясняю, что вот звук трубы, вот топот лошадей, вот шум сражения, и вот и песня победителей… играю, играю, объясняю. Солдатами наполнена комната, стоят над головой. Затихли, слушают, удивляются. А я изнемогаю, не помню себя от усталости и напряжения, руки падают с клавиш. Наконец осмеливаюсь сказать: "Ребятки, устала, отдохну и еще вам поиграю". И вдруг замечаю, что у окна стоят и слушают другие солдаты – целая толпа собралась. И они хотят слушать музыку! О, музыка! Никогда еще не оказывала ты мне такой услуги, никогда еще аудитория не была так довольна, как в этот раз. Солдаты смягчились – совсем другое настроение стало, а главное – забыли о муже. Наконец ушли и даже поблагодарили на прощанье".
Решение принять духовный сан
Кротово еще не раз переходило из рук в руки, и каждый раз Красноцветовы могли лишь молиться о том, чтобы уцелеть. Жалованья народный судья по-прежнему не получал, да и саму должность вскоре упразднили. Спасением от голода стало то, что Мария в совершенстве владела искусством рукоделия. Она пряла шерсть, вязала и шила не только на всю семью, но и на продажу. Эти скромные заработки помогли продержаться, но нужно было думать, как жить дальше. Михаил Красноцветов решил принять духовный сан.
Красноцветовы, 20-е годы
– У этого решения было сразу несколько причин. Главная из них – то, что пережитые испытания заставили переосмыслить жизненные ценности. Большую роль сыграл и глубоко религиозный настрой семьи, – говорит Мария Каменяка. – По совету местного священника прадедушка отправился в Тобольск с рекомендательным письмом к архиерею. Путешествие затянулось на несколько месяцев. В одной из деревень представители новой власти едва не расстреляли Михаила Григорьевича. Найдя рекомендательное письмо к архиерею, они набросились на него с ругательствами и угрозами. Прадеда спасло лишь самообладание. Он нашел в себе силы твердо заявить: "Перед вами народный судья, за меня ответите. Кем буду – не ваше дело, а здесь я вижу сборище пьяных хулиганов". Уверенный и властный тон немного отрезвил самых рьяных.
Прадеда посадили под арест в нетопленной избе. "И вот, оставшись один, – рассказывал прадедушка, – я стал молиться: "Господи, если угодно Тебе, чтобы я служил Тебе, то спаси меня, а если казнишь меня, да будет воля Твоя". Измученный всем пережитым, я уснул, и вижу сон: передо мной большое светлое озеро, а на другой стороне озера стоит Спаситель, и свет от Него струится великий, и все вокруг в свете. Протягиваю к Нему руки и говорю: "Господи, я к Тебе иду!" – и слышу в ответ: "Иди!"
Рано утром к арестованному пришли с извинениями и попросили как человека образованного помочь организовать продразверстку. Михаил Красноцветов согласился и две недели прожил в этой деревне, объясняя, как правильно рассчитывать урожай и проценты. Он оказался настолько полезен, что его долго уговаривали остаться, пугая репрессиями, которые ждут священнослужителей.
– Помня о призыве "Иди!", прадед не поддался на уговоры и все же сумел добраться до Тобольска, где архиерей принял его как сына, и 22 октября 1921 года посвятил сначала в диакона, а потом и в священника. Архиерей уговаривал Михаила Григорьевича остаться в Тобольске, но прадед попросил места в какой-нибудь глуши, где можно было бы укрыться с семьей подальше от всех тревог, – продолжает рассказ Мария Каменяка. – Так местом первого служения прадеда стало отдаленное село Мало-Скаредное в Ишимском уезде. Дом священника там был отдан под школу, и Михаилу Григорьевичу пришлось поселиться в церковной сторожке, а прабабушка с детьми ютилась в старой тесной избе, где дети вповалку спали на полатях. Лишь через три года, когда архиерей перевел прадеда в большое село Аромашево, условия жизни стали более-менее сносными.
Из воспоминаний М.Н. Красноцветовой:
"Прошло 10 лет, полных труда. Все занимались, кто чем мог. Гриша – крестьянским трудом, Ростя возился со скотом. Все делали как рядовые крестьяне: ездили в поле, сеяли, косили и убирали, заготовляли дрова на зиму. … Я все время за прялкой пряла шерсть, столько рук и ног надо было обуть и одеть, одежда была домотканая, сермяжная. Но мы не унывали, не жалели о прошедшем, даже мое любимое пианино пришлось продать, чтобы выручить деньги на постройку дома. Семья росла, родился последний мой сын Вадим. Работали в огороде, завели пчел. Жить бы и радоваться. Но это не удел земной жизни человека, и скоро наше благополучие развеялось, как дым".
Семья в 30-е годы
В местной школе были не рады детям священника: сначала организовали травлю, а затем и вовсе запретили учиться. Красноцветовым пришлось учить своих детей самим.
Началась коллективизация, и семью аромашевского батюшки зачислили в кулаки. В 1929 году Красноцветовы лишились всего, что смогли нажить своими руками. "Грабители не заставили себя ждать. … В дом ворвалась толпа мужиков и баб в кожушках и сермягах, в драных обутках, с бегающими глазами и шмыгающими носами, – вспоминал Владимир Красноцветов, которому тогда было 10 лет. – Гриньши, Ваньши, Саньши, которых я раньше никогда не видел ни в поле, ни в церкви, ни в дружеских компаниях честных тружеников. Выползла из своих нор деревенская шпана, чтобы разорять и грабить тех, кто честным трудом содержал семью и свою державу матушку Россию. … Как бешеные псы, которые растерзают на месте все, что им помешает, они рвали друг у друга вещи, посуду, мебель, продукты – в общем все, из чего состоит хозяйство.
Амбар опустошили до зернышка, животных и сельхозтехнику забрала артель. Толпа бегала по двору за курами, индюшками, гусями и утками. В воздухе летали перья из неподеленных подушек. Весь двор был завален книгами из папиной библиотеки. Страницы рвали на цигарки, топтали грязными, в коровьем дерьме, обутками – философов, классиков, русское право, духовную литературу. Завалили ульи, тут же грязными прокуренными руками выгребали сотовый мед. За один день мы потеряли все".
В концлагерь на пять лет
Лишившись крыши над головой, Красноцветовы поселились у старшего сына Григория, который к тому времени уже женился и жил отдельно. Впроголодь прожили зиму, а к весне снова оказались на улице: несмотря на запрет властей, Михаил Красноцветов отважился открыть церковь на Пасху и провести службу. После этого в дом сына пришли вооруженные люди и заявили: "Чтоб к четвергу здесь вашего духу не было. Не уберетесь сами, увезем мы, только тогда не обижайтесь". С огромным трудом удалось найти хоть какое-то жилье – никто не хотел пускать к себе семью опального священника.
После Пасхи церковь снова опечатали. Верующие сельчане были возмущены. Они наивно полагали, что в столице ничего не знают о том, что творят местные власти, и решили, что нужно отправить гонца в Москву. Желающих не нашлось, и тогда Мария Красноцветова сама поехала подать просьбу об открытии аромашевской церкви. Во ВЦИКе приняли прошение и даже пообещали рассмотреть, но результат последовал лишь один – арест священника, который осмелился просить об открытии церкви, продолжал у себя на дому крестить детей и исповедовал стариков.
Собрать доказательства вины аромашевского батюшки оказалось несложно. Так, в его деле сохранились показания некоего колхозника, 53-летнего середняка. По его словам, 2 марта 1930 года Михаил Красноцветов якобы посоветовал: "Ты не ходи в колхоз, а то вот-вот будет восстание, и всех колхозников перебьют. Крестьяне все против советской власти, потому что она превратила их в рабов, ездит на ихней шее, они бесправные. Вот рабочие имеют свои права, а крестьяне не имеют. Им даже своего союза не дают организовать, потому что советская власть крестьянского союза боится, старается задавить всякие попытки крестьян организоваться".
Из протокола допроса М.Г. Красноцветова от 5 апреля 1931 года:
"Коммунистов я считаю атеистами, которые борются со всякой религией. В свою очередь, как религиозник, обязан противодействовать, т.е. внушать верующим с амвона быть верным своим религиозным убеждениям. Темой своих проповедей я брал главным образом нравственное учение христианства, не выходя за рамки евангельского учения. Во время коллективизации никакой агитации среди верующих, чтобы верующие не вступали в колхозы, я не вел. И никогда не говорил, что колхозы организуются по воле антихриста, а религиозным разъяснял: для верующих безразлично тот или другой способ труда и он может выбирать его сам".
Справедливости ради надо отметить, что далеко не все согласились "стучать" на своего пастыря. В деле сохранился и протокол допроса 36-летней женщины, которая на все вопросы следователя мужественно отвечала: "Я неграмотная, потому сказать мне против батюшки нечего".
– Прадедушку арестовали 21 марта 1931 года, и всего через месяц, 20 апреля признали виновным в контрреволюционной агитации. По приговору Тройки ППОГУ по Уралу его сослали в концлагерь на реке Вишере на Северном Урале сроком на пять лет, – рассказывает Мария Каменяка. – Прабабушка навещала мужа в лагере и вспоминала, что ему пришлось пережить: "Скорбей и горя перенес мой муж много. Бараки, где они спали, были сколочены из досок, и волосы за ночь примерзали к стене. Посылали на тяжелые работы, корчевать пни, на торфоразработки. Открывшееся кровотечение спасло его от этих работ, и ему дали работу счетовода".
Оставшейся без кормильца семье тоже пришлось нелегко. В 1931 году старшего сына Григория, в крошечной избе которого поселились все родные, забрали в тыловое ополчение, состоявшее преимущественно из детей священников, и выслали на Дальний Восток – строить железную дорогу. 17-летнего Ростю, последнюю опору семьи, отправили жечь уголь на лесоповал. Старшим мужчиной в семье оказался 12-летний Владимир. Мария Красноцветова зарабатывала крохи рукоделием и чтением Псалтири по покойникам. Когда казалось, что хуже уже быть не может, арестовали и ее саму.
За Марей Красноцветовой пришли зимой 1932 года.
Из воспоминаний М.Н. Красноцветовой:
"Было уже темно, и я укладывала спать детей, вдруг раздается стук в двери. Отворяем. Входит милиционер: "Вот предписание о вашем аресте". Поднялся плач, крик детей, ведь Вадиньке было всего шесть лет. Он ухватился за меня, закричал таким голосом, что он и сейчас звучит в ушах моих: "Не отдам маму мою драгоценную! Папу взяли, теперь маму берете, не отдам, не отдам!". Вцепился в меня, обнял за шею, и ни я не могла оторвать его от себя, ни милиционер. … Как я оделась, что взяла с собой – ничего не помню. … Мы ехали с милиционером на санях, а в глазах у меня стояла комната, где дети лежат на большой деревянной кровати и горько плачут..."
– Прабабушку отправили в Тюмень, где на допросах в ГПУ от нее требовали дать обличающие показания на арестованного священника отца Василия, к которому Красноцветовы иногда приезжали на службы после закрытия церкви. Обещали, что отпустят домой, если Мария Николаевна оговорит ни в чем не повинного человека. Прабабушка не оклеветала его ни единым словом, хотя уже потеряла счет дням, проведенным в темном подвале, где приходилось спать на голых нарах и есть отвратительную баланду из кроличьих голов. Тишину там нарушали лишь звуки выстрелов во дворе, когда расстреливали очередного заключенного. Но больше всего мучила тоска по детям, мучительное беспокойство – как они там одни, без родителей? – говорит Мария Каменяка. – Каково пришлось в тот период детям без родителей, Владимир описал так: "К весне наши запасы иссякли, мы подошли к последней черте, за которой был голод". Чтобы спасти младших, Володя пошел в работники к одной семье за мешок картошки. А однажды, вернувшись домой, обнаружил, что в горницу брата вселили милиционера с женой, а хозяев выгнали на кухню. "К вечеру явился захватчик и заявил: "Ты, пацан, не ори, меня определило на жительство начальство, захочу, и вовсе выгоню всех", – вспоминал Владимир.
– Бывало, чистит свой ржавый наган и приговаривает: "Да, оружие нужно, много еще врагов у страны, вот и вы – недобитая контра". Он забрал себе наш огород и пашню на задах участка, где мы мечтали с Таней посадить картошку. Жена милиционера оттеснила Фалю от русской печки, так что даже чугунок картошки сварить было негде. С каждым днем жизнь становилась все невыносимее. Стали искать, кто бы мог нас принять, но таких не находилось, боялись, да и платить нам за квартиру было нечем. В июне знакомые предложили нам переехать к ним в пустой новый амбар, потому что жить дальше с этим бандитом было опасно. Он вел себя нагло, приставал к Фале, а его жена с кулаками набрасывалась на нее". Дети сами перетащили в амбар тяжелую деревянную кровать и сундук со швейной машинкой. В этой ужасной ситуации их поддерживала лишь надежда на возвращение матери. И вот в начале августа пришла радостная весть: мама жива.
Всюду гонимые
В тюменской тюрьме началась эпидемия тифа, заразилась и Мария Красноцветова. Через полгода заключения с температурой 38,9 ее отпустили одновременно со смертельно больным отцом Василием, которого она так и не оговорила. Он умер через день после освобождения, а Марии Николаевне удалось выжить. Ее приютил местный священник, отец Михаил. Пролежав месяц в больнице, она пошла на поправку и смогла вернуться домой, к детям.
Из воспоминаний М.Н. Красноцветовой:
"Полились рассказы о непрерывных бедствиях. Вся опора была Таня. Ей приходилось добывать питание, толочь зерно конопляное или льняное, какое было, собирать в лесу землянику, смешивать с толченым зерном и печь лепешки. Этим и питались. Хлеба не было. Немного добывали молока. О Боже мой! Где же жить будем? Ведь не зимовать же в сарае... Мужики деревенские жмутся, боятся пустить к себе в дом семью священника. Едва нашли в соседней деревушке помещение, но скоро должны были уйти, хозяйке пригрозили, сказали, чтобы попов не держала. Опять поиски жилья, и опять тот же результат. Осень не за горами, а мы все переезжаем с места на место. Как-то вызывают меня в сельсовет, и председатель говорит: "Вот что, вы уезжайте отсюдова, пока еще есть рубахи на вас, а то и последние сдерем." – "Но куда же? – растерялась я. – У нас не на что ехать, денег нет, и ехать некуда!" – "А это уж ваше дело, только здесь жить мы вам не дадим". Вскоре пришли к нам с описью имущества и тут же сделали продажу. Осталось у нас очень мало, но и это пришлось продать самим, чтобы было на что уехать".
Красноцветовы решили уехать в Колпино, где жила старшая дочь Ирина – она вышла замуж, но рано потеряла мужа и осталась с двумя маленькими детьми у его родителей, которые относились к ней с нескрываемой неприязнью. Приезду родственников невестки они тоже не обрадовались, встретив словами "Сволочи, свою жизнь испортили, нам приехали портить!", но другого выхода не было – не зимовать же на улице. Однако и из Колпина вскоре пришлось уезжать: кто-то донес, что в доме живет семья священника, да еще и "врага народа". В ГПУ велели убираться в 24 часа, а ехать было некуда. Спасением стало письмо от тюменского священника отца Михаила, предложившего работу в Тюмени и помощь с поиском жилья. С огромным трудом удалось устроиться в ночлежке у ломовых извозчиков, ругавшимся матом так, что Мария Николаевна не знала, куда спрятать детей.
Семья начала выкарабкиваться из крайней нищеты, когда неожиданно вернулся старший сын Григорий. А в апреле 1935 года из ссылки возвратился и глава семейства Михаил Красноцветов. Он стал служить сверхштатным священником во Всехсвятской кладбищенской церкви, а в свободное время искал способы заработать на жизнь. "У дедушки с бабушкой был в Тюмени ветхий домишко, – вспоминала Галина Каменяка, внучка Михаила и Марии Красноцветовых. – Помню, идет дождь, на пол ставят тазы, чтобы в них стекала вода, бегущая с потолка. Крышу поправить не на что, нужда крайняя... Бабушка с дедушкой жили тем, что стегали одеяла. … Кроме того, бабушка ходила давать уроки музыки. Дедушка в те дни, когда не служил, выполнял всю работу по дому: топил русскую печку, варил обед". Отдохнуть удавалось лишь на праздники, когда все собирались вместе и пели народные песни. "Сейчас, оглядываясь назад, не перестаю удивляться, какую силу духа надо было иметь нашим взрослым (мы, дети, тогда еще мало понимали), чтобы в то время уметь так радоваться, так петь!" – признавалась Галина годы спустя.
Михаилу Красноцветову недолго удалось пробыть с семьей. "Сосед, работавший в НКВД, под большим секретом сообщил отцу, что из центра пришла директива очистить город от недобитых "контриков", и уже составляются списки. Если отец хочет спастись, ему необходимо куда-нибудь уехать недели на две-три или даже на месяц. Однако папа, только начавший служить, не мог все бросить. Я умолял его поехать пожить у бакенщика на перекате. Но на все просьбы он отвечал, что если будет Богу угодно, чтобы он пострадал, он подчинится воле Божией", – вспоминал Владимир Красноцветов.
"Больше отца мы не видели"
5 июля 1937 года Михаила Красноцветова арестовали. "Темной ночью просыпаюсь от каких-то грубых выкриков, вбегаю в дом, и все становится ясно, – рассказывал Владимир Красноцветов. – Чужие люди, в доме разгром, мама трясущимися руками собирает узелок с продуктами, отец никак рукой не попадет в рукав легкого дождевичка, молится на образа и, обратившись к нам, говорит: "Дети, Бог милостив, молитесь, и Он услышит вас, примите мое благословение и ради Христа простите меня". Он выпрямился во весь свой высокий рост и уверенно пошел впереди конвоиров. Мы проводили его за ворота, молча обливаясь горькими слезами. За воротами ждала битком набитая невинными жертвами мрачная машина. Больше отца мы не видели".
На следующий день младшие сыновья пошли в городскую тюрьму, чтобы передать отцу теплые передачу – еду и теплые вещи, но их не приняли.
– Можно только догадываться, что, кроме голода и холода, довелось пережить нашему прадеду за три месяца со дня ареста до приведения приговора в исполнение. Никто и никогда не узнает, какие меры воздействия к нему применяли, чтобы выбить нужные показания. О том, насколько тяжело ему пришлось, можно судить хотя бы по двум его подписям – на первом и последнем протоколах допроса. Первая подпись четкая и красивая, а вторая выглядит так, словно выведена трясущейся рукой глубокого старика… И все же прадед никого не оклеветал, – говорит Мария Каменяка. – Последним, кто видел отца живым, был старший сын Григорий. В начале октября по дороге с работы он увидел колонну арестантов, среди которых узнал отца. Прадед тоже увидел его и крикнул: "Прощай, Гришенька!" Сын хотел подойти поближе, но конвоир замахнулся прикладом...
Выписка из протокола № 31 заседания тройки УНКВД Омской области от 10/X 1937 г.:
"Дело № 4447 Тюменского Горотдела НКВД по обвинению Красноцветова Михаила Григорьевича, 1885 года рождения, служителя религиозного культа (священник), в 1931 г. – коллегией ОГПУ осужден по ст. 58-10 к 5 годам к/лагерей наказание отбыл. Обвиняется в том, что являясь членом к/р организации церковников, проводил вербовку новых членов. Принимал активное участие в к/р сборищах. Проводил к-р агитацию, направленную на дискредитацию партии и правительства. Виновным себя не признал, но изобличается показаниями и свидетелей, и обвиняемых.
Постановил: Красноцветова Михаила Григорьевича РАССТРЕЛЯТЬ. 12 октября 1937 года приговор приведен в исполнение".
Письмо Михаила из тюменского ГПУ
Опасаясь, что ее тоже арестуют и дети останутся круглыми сиротами, Мария Красноцветова уехала с сыном Вадимом, дочерью Таней и внучкой Верой в Пушкин. Там их и застала война. Весной 1942 года, после эвакуации по Дороге жизни, они отправились в Исилькуль к старшему сыну Григорию.
"С 1939 года мы жили в Исилькуле, а во время войны из блокадного Ленинграда приехала наша бабушка Мария Николаевна. Она привезла с собой иконы и повесила на стены. Мы были потрясены этим: мама хранила икону в шкафчике, боялась открыто поставить, – а бабушка сказала: "Будут спрашивать, почему иконы в доме, говорите: это бабка старая, она ничего не соображает!" Мне в ту пору было десять лет, – вспоминал протоиерей Павел Красноцветов, настоятель Казанского собора в Санкт-Петербурге, внук Михаила и Марии Красноцветовых. – Мы, бывало, бегаем на улице, а она кричит: "Ребятки, пойдем помолимся!" Вечерние молитвы почитаем, она говорит: "Ну, теперь бегите, играйте!", а сама оставалась, на коленях молилась. Это для нас был пример".
Мария Красноцветова, 1961 год
В 1971 году, незадолго до смерти, Мария Красноцветова приняла монашеский постриг с именем Мария, в честь преподобной Марии Египетской. Прожив почти 93 года, скончалась от инсульта 25 июля 1972 года в Загорске, который сегодня вновь носит имя Сергиев посад.
Жена и дети долгие годы не знали, какая участь постигла Михаила Красноцветова. Выяснить, когда и как он погиб, удалось лишь внукам и правнукам. "Одна из прихожанок православного храма в г. Роттердаме (Голландия), где служит правнук о. Михаила, протоиерей Григорий Красноцветов, показала ему книгу, привезенную из России. Это была "Книга расстрелянных", выпущенная в 1999 году издательством "Тюменский курьер", в которую вошли имена людей, погибших от рук НКВД в годы большевистского террора в Тюменской области. В первом томе этого издания, составленного Ф.С. Гольбергом, мы увидели фамилию священника церкви во имя Всех святых, Михаила Григорьевича Красноцветова, – рассказывал Павел Красноцветов. – Справку о реабилитации моего деда и его фотографии, сделанные в тюрьме, я получил в 2000 году. Реабилитирован он был гораздо раньше, при Хрущеве, но все сведения были закрыты, и тогда никаких документов мы не получили".
Павел Красноцветов приехал в Тюмень, отслужил панихиду по деду в храме, в котором он молился последние дни своей жизни. Но посетить могилу Михаила Красноцветова не удалось: вместе с другими безвинными жертвами он покоится в общей могиле на Затюменском кладбище, на месте которого был построен асфальтовый завод. У заводской стены в 1996 году установлен памятник жертвам сталинских репрессий из кирпичей разрушенного здания НКВД, в подвалах которого без суда и следствия расстреливали "врагов народа".
Все сыновья Михаила Красноцветова, кроме рано умершего Ростислава, стали священниками. Семейную традицию продолжили многие его внуки и правнуки.